Дорогие коллеги, предыдущий раз я сюда сам писал что-то в начале июля, шесть с половиной недель назад. Вскоре после этого я свалил на месяц из дому, но что это мы все обо мне и обо мне. За прошедшее время Алексей успел здорово продвинуть свою речь, переболеть ветрянкой, выучить цвета наконец-то, почти приучиться к горшку и наверняка что-то еще, что я навскидку и не вспомню.

С начала июля до прошлых выходных у нас жила тетушка, поэтому ко мне Леша теперь обращается в половине случаев “Тетя Варя” (он говорит: “Тетя Вая”). Через десять дней после ее приезда я уехал на две недели сначала в Казань, оттуда в Сан-Себастьян учиться физике. В день отъезда мы укладывали Алексея на дневной сон, он совершенно очаровательно что-то там вазюкался и поерзывал, потом погладил меня по роже ручкой, и заснул буквально через секунд пять. Я уезжал в слезах, серьезно.

Вернулся аккурат к началу Лешиной ветрянки — говорят, что маленькие дети легче переносят ветрянку, чем большие. Может оно и так, но попробуй, объясни двухлетке, что не стоит себя истерически чесать, что нам не следует гулять, пока солнце не сядет, и что мы не пойдем сейчас играть в ту песочницу, где куча детей.

Вообще вот этот тезис о том, что дети многое легче переносят, скажем, температуру, начинает вызывать у меня сомнения. Алексея, к счастью, в основном пока миновала чаша сия: температура у него поднималась выше тридцати семи с половиной раза три, как мне кажется, за его жизнь. Все эти разы он довольно бойко себя вел, но указывает ли это на что нибудь, кроме того, что он пока не прослеживает связи между беготней под температурой и последующим плохением? Не думаю.

Простейшая аналогия — то чувство в состоянии тяжелой алкогольной интоксикации, которое в восемнадцать я принимал за забавное легкое головокружение, сейчас я однозначно распознаю как сигнал, что мне следует перевернуться на левый бок, чтобы не наступили драматические последствия. Вот и “неспособность легко переносить температуру” — это, мне кажется, просто накопленный негативный опыт, который защищает от необдуманных поступков.

Конец Лешиной ветрянки я провел в Эспоо, где тоже самообразовывался, а когда вернулся, помимо прочего, Леша стал правильно называть цвета. Думаю, в девяти из десяти случаев. Наше издание уже писало о том, например, как Леша называет все экскаваторы синенькими, потому что “синенький” — это цвет любви.

А теперь дает мне синий фломастер, и такой: “Папуля, нарисуй синий экскаватор!” Потом дает розовый и: “Папуля, а нарисуй розовый экскаватор!”. Потом оранжевый и: “Папуля, а нарисуй оранжевый экскаватор!” Коричневый и: “Папуля, а нарисуй коричневый экскаватор!” Потом голубой и: “Папуля, а нарисуй голубой экскаватор!” Думаю, из этого очень короткого отрывка идея ясна. Культ экскаваторов неискореним, но цвета Леша называет правильно. Я заметил, что он их путает, если его спросить — в таком случае у него прям на моське написано, как он усердно хочет угадать, и иногда путается. Но когда сам дает фломастер, никогда не ошибается.

Алексей, вроде, овладел горшком, по крайней мере, по малой нужде он практически всегда ходит осознанно. Случаются аварии после дневного сна, это да, но в прочие моменты Леша предупреждает, что собирается пописать. Все сразу начинают бегать туда-сюда, суетиться и искать горшок, и его это дико забавляет. Сегодня вот перед сном, после где-то полутора часа валяния и ерзания, Леша анонсировал, что надумал пописать, я прискакал с горшком, он похихикал, а когда понял, что я его сейчас подниму для исполнения ритуала, наорал на меня и стукнул по голове. Так и живем.

При всех своих писательских успехах, Алексей в ужасе от собственных каках, не может смириться с тем, что это будет осквернять его горшочек, и предпочитает навалить в штаны. К своей чести, практически всегда делает это дома.

Выучил кучу прилагательных и использует их к месту, а чаще — нет. Например: “Красивый смелый фонарь”. Или: “Папуленька дал мне эту хорошую теплую, ледяную водичку”. Или: “Она не кислая, а теплая.”

Иногда сам придумывает слова. Пошли с ним как-то в поле, он мне начал рассказывать, что вот тут зоопарк где-то. Я говорю, нет, вон там видишь, на горе, возвышается крест, вон за теми двумя подъемными кранами, которые между двух тополей, стоит такой большой домик, вот за ним находится Зо — пауза — О — пауза Алексей: “Донт!”

Зоодонт, ну да.

Шли мимо магазина, Алексей забежал внутрь, идет мимо стены с холодильниками, около каждого останавливается, открывает его, говорит: “Так, это нам не нужно,” — и закрывает.

Ехал на мне верхом, на плечах, и что-то устал. Говорит: “Папуля, у Леши что-то кончился бензинчик, папуля. Пойдем, папуля, домой, к мамуленьке.”